Черный Ангел Ада 27 Апрель Воскресенье, 2008 17:01
Город праведных. Скромный Очевидец.
Вместо предисловия
Здравствуйте господа, надесь вас не испугает объем. Маленькая просьба. В связи со срочностью "дописывания" и нескромным объемом рассказ практически не проходил вычитки. Буду весьма рад упоминаниям о любых замеченных неостатках и промахах.
Город праведных
В небо, светлая вера
Нам нужна, когда тьма смотрит в глаза,
Ветер зерна посеет,
Что взойдут на границе зла и добра.
Маврик «Добро. Зло»
Грехи людей пересчитать ты так усердно рвешься?
С своих начни, и до чужих едва ли доберешься.
Фр. Рюккерт
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, - Марк-Декард стоял на коленях и истово молился.
Он пытался отрешиться от мирского, гнал мысли из головы. Не думать! Не думать! Но те настырно лезли. Мысли, образы, воспоминания…
- Сжечь еретика! Сжечь! Сжечь! – слышались вопли толпы.
Кукла, привязанная к столбу, немо открывала рот. Он что-то кричал, но на фоне воплей толпы его голос был не слышен, сколько он не старался.
Серая толпа. Пыльные одежды, глаза людей и даже пламень факелов казался Марку бесцветным. Вот вышел епископ в белом, нет, сером литургическом одеянии, воздел руки в просящем и властном жесте, расставив их в стороны, словно обымая толпу. И люд смолк.
В образовавшейся тишине слышался стук капель приближающегося дождя, рев ветра и раскаты еще удаленного грома. Но еще отчетливее в уши врезались вопли пленника:
- Я не виновен!!! Невиновен!!! Я верую! Верую!
Но неведомым образом тихий голос епископа перекричал обреченного и разнесся над толпой.
- Не судите, да не судимы будете, гласит писание и кто мы такие, что б вершить суд Божий?!
По толпе пронесся недоуменный шепот.
- Разве мы звери, и не возлюбили ближнего? Разве попираем мы заветы Божьи и окропляем руки кровью? Да, этот человек еретик, и имеются немалые тому свидетельства, но имеем ли мы право судить его? Богу - божье, цезарю - цезарево. Пусть длань Господня решит судьбу этого человека. Помолимся…
Толпа беззвучно опустилась на колени в грязь и над площадью зазвучали слова молитвы. Декард и братья, вдохновленные словами епископа Луки, стискивали ладони в коленопреклоненной позе и молили Господа покарать грешника. И это было единственно правильным, и грянул гром. Вопли привязанного застряли у него в горле.
Яркая вспышка молнии, подобно сверкающему мечу, несущему кару, ударила в столб в недоумении молчавшего пленника. Наверняка он даже не успел понять, что произошло.
За секунду все было окончено.
- Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; - губы Марка-Декарда повторяли с детства заученные слова, к которым возвращается всякий, когда горе или отчаяние скрывают все остальное. И в голову приходил образ другой молитвы.
Марк-Декард любил молиться с паствой. Ему всегда нравилось, как вера преображает людей, одухотворяет. Делает добрее, честнее, чище… Нравилось, как стелется шепот в тусклом пламене свечей, вдоль серых стен над склоненными головами.
Вот и сейчас он собирался опустится на колени, вместе со всеми, когда заметил среди прихожан слепого. Старый Логин, он молился, молился истово, с верой и страстью истинного клирика, наверное, он был не так стар, но на голове его осталось больше соли, чем перца, а глубокие морщины избороздили лицо. В ту секунду Декарду очень захотелось разделить его духовную трапезу, его жажда веры на секунду даже представилась физиологической потребностью. Он преклонил колени рядом со слепцом и взял ладони этого человека в свои.
«…О божественный учитель пошли мне дар прозренья
Дабы не искать поддержки, а поддерживать,
Вразумлять не в гордыне, а в смирении духа,
И не столько хотеть быть понятым как понимать,
Не стремится быть любимым, а любить…»
Над людьми затрепетали слова молитвы. Слова ли? Или нечто большее. Марк всегда знал, что это не просто так, что все имеет тайный смысл и значение, хотя важны не слова и вера. И сейчас он ни секунды не сомневался, что что-то должно произойти. И что-то произошло. Не было ни грома, ни молний, ни слепительного света, просто в один миг бельма исчезли с глаз незрячего, стекли с них грязными слезами. Улыбка прорезала морщины на лице Логина. В этот момент Марк неожиданно для себя подумал, что давно не видел свою мать.
Высокие своды собора. Марк всегда чувствовал некий подъем, когда входил в эти высокие, казалось бы, бесконечные, от того, что потолок утопал в полумраке, стены.
Епископ ждал его.
- Ваше преосвященство, - почтительно произнес Марк и, опустившись на одно колено, поцеловал старику руку.
- Подымись, брат, - ответил Владыка, и на морщинистом лице нарисовалась улыбка. – Мне доставляют удовольствие наши беседы, пройдемся.
Хотя Марку не хотелось покидать умиротворяющие стены храма, он последовал за епископом во внутренний сад. Зеленые листья казались покрытыми пылью, почти серыми. Декард потер один из них между пальцами.
- Удивительно, - произнес епископ.
- Простите, владыка? – спросил Марк.
- Этот мир удивителен, не устаю поражаться величию Господа. Он создал все это. Иногда само существование кажется мне парадоксальным, невозможным. Как может вообще существовать нечто. И это прекрасно, но что тебя беспокоит, сын мой?
- Тот человек, вчера на площади… - начал Декард.
- Продолжай, - кивнул Лука.
- Он погиб! Бог покарал его. Мы молились… Многие хотели его смерти… Я не…
- Ты в растерянности, брат, - серые, выцветшие глаза старого епископа смотрели с пониманием. В вере заключена великая сила, Марк. И в твоей вере тоже, в твоей особенно.
- Этот человек пришел к нам с мечем, ты помнишь, как он появился в храме? – неожиданно вспомнил епископ. - Он пришел со своими людьми. Он пришел в наш тихий мирный богобоязненный город, пришел убивать и грабить. Он ворвался в храм, он занес меч и ты был там, но Господь спас нас, мы молились, и он покарал волков и защитил агнцев. «Как пастырь Он будет пасти стадо Свое». Других он сразу отправил на суд свой и одного, того, что привел за собой грешников, он поразил величием и гневом своим.
- Но ведь он раскаялся! Как раскаявшийся разбойник, один из повешенных злодеев. Он кричал что верует. «Помяни меня. Господи, - кричит он, - когда приидешь в Царствие Твое" – воскликнул Марк.
- Он осквернил уста свои ложью, не будь столь наивен, брат, - смиренно отвечал епископ. - Но если все же он раскаялся, Всемилостивый призвал его к себе в царствие небесное. Ты молод и наивен брат Декард. Но это недостаток, который быстро проходит.
- Но я… мы хотели его смерти, желали этого, возможно наши молитвы… Не потому ли… - сказал было Марк, и умолк на полуслове, испугавшись собственных мыслей.
- Человек слаб и то был момент слабости, - ответил Лука.- Но ведь нам дана сила бороться с искушениями. Нет ни на ком вины в смерти того человека, он сам выбрал свой путь, и сам по нему шел. И этот путь привел его туда, где он есть.
- Я понимаю… Но почему Господь карает грешников, защищая праведных, но то же не позволительно человеку? - запальчиво и задумчиво проговорил Декард.
- Ибо неисповедимы пути Его. И иной грешник будет помилован ради промысла Его.
- Я понимаю…
Марк шел по городу, не особо смотря по сторонам, он чаще поглядывал под ноги, стараясь не заляпать сутану грязью, чем на тусклую еще не начинавшую желтеть, но по-осеннему вялую листву деревьев, серые каменные стены, уродливые статуи и барельефы; он ненавидел грязь, знал, что это неправильно, но ненавидел. Не смотрел и на суетящихся людей, глухо закутанных в серые, бесцветные одежды, замрызганые по случаю погоды грязью, не смотрел на свинцовые облака и проглядывающееся сквозь них, едва видимое бледное солнце.
Моросил мелкий дождь и жидкая слякоть под ногами так и норовила оказаться везде где ей не положено. Марк-Декард следил за тем, что б она не оказалась на одежде, не спешил стараясь убраться поскорее с дождя, при этом вымазавшись по уши в грязи.
Он шел знакомой дорогой, туда, где родился. Он даже про себя редко называл это место домом, домом для него навсегда стала церковь и аскетичная келья. Шел к своей первой матери.
Как и положено Марк почитал отца и мать своих. Хотя и не знал первого, к матери питал наинежнейшие чувства. И старался ее навещать по возможности. В свою очередь та была горда своим сыном и хотя гордость – это грех, Марку это крайне льстило.
Дверь была незаперта и Марк вошел без стука.
- Закрой дверь плотнее, уже холодает, - раздался женский голос.
Декард последовал совету и поддернул дверь. Мать сидела в гостиной спиной к вошедшему Марку у камина и вязала, зрение уже начинало ее подводить, Марк был поздним ребенком.
- А я тебя уже почти не вижу, - мать обратила к сыну лицо, которое возраст уже не позволял назвать красивым, но благородным, на котором тускло поблескивали подслеповатые глаза. – Садись, рассказывай.
Марк думал опять начать разговор и перевести на исцеление, которое мать могла бы получить в церкви, но промолчал, так как знал, что она опять ответит, что есть люди, которым его чудо нужно гораздо больше.
- Мне даже начинает нравится мое положение, - будто прочитав его мысли произнесла мать. – Меньше судишь о людях по внешности, да и в обострившихся обонянии и слухе есть своя прелесть. Габриэлла замечательно обо мне заботится.
Марк промолчал, а потом начал рассказывать. О том что было, о чем думал и чем терзался, чего опасался… В лице матери Марк всегда находил внимательного слушателя и мудрого советчика. Это одна из причин, почему церковь не стала ля него первой матерью, как для многих клириков. Но о кое-чем он умалчивал.
О сомнениях. Потому что у каждого есть то, чего нельзя доверить даже близким, не из-за боязни быть непонятым или раскритикованным, а только лишь потому, что даже для себя не можешь, или боишься это нечто сформулировать. Некоторые доверяют это сокровенное первым встречным, людям которых видят в первый и последний раз, но Марк всегда хранил это внутри.
А потом говорила мать, пока Марк примлел у огня, сжимая обеими руками чашку чая незаметно поднесенную Габриэллой. Слушал внимательно, о делах ежедневных, подавая уместные реплики, и все же не находя внутри отклика, пока не услышал:
- Помнишь Лию… То есть я хотела сказать Офелию, дочь Родерика и Филиппы? Вы были дружны в детстве? – сердце Марка-Декарда глухо бухнуло в груди. – Старый Родерик, последние месяцы он не вставал с постели, и совсем недавно несчастье вошло в их дом. Вчерашним утром он перестал дышать…
- Мы скорбим об усопших, - медленно проговорил Марк-Декард. – Я думаю, мое присутствие будет уместным. Это приход падре Антонио, полагаю, он не сочтет лишним мое содействие.
Некоторое время спустя Марк покинул мать одну, у пылающего камина, и бесшумно вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Вечерело. Широким шагом Марк шел дорогой памятной еще с детства. Когда человек взрослеет, он замечает перемены, которые кажутся, сперва, разительными, а потом стираются и въедаются в память, создавая впечатление, что так и никак иначе было всегда. Поэтому иногда места, где ты часто бываешь или бывал, кажутся тебе такими же, какими были и в детстве или лишь совсем немного другими. Это и ощущал сейчас Марк-Декард.
Клирик одернул сутану, поправил воротник и постучал. Давно прошли те времена, когда он мог без стука как к себе домой забежать на кухню Филиппы и стащить печенье.
Через несколько секунд дверь отворилась. Казалось, женщина не узнала Марка, и обратилась: «Святой отец», пригласила войти. Декард немного растерялся. С одной стороны хотелось воскликнуть: «Это же я, тетя Филиппа!», а с другой – вести себя чинно и достойно, и не срамить высокий сан священника.
Но Филиппа выручила его сама. Она внимательно всмотрелась в лицо и глаза ее просветлели:
- Здравствуй Марк, как ты изменился, - женщина немного смутилась. – То есть я хотела сказать, святой отец…
- Не надо, можете звать меня Марк, - Декард улыбнулся, ему сразу стало спокойнее. – Я слышал о постигшем вашу семью горе.
- Мы давно ждали этого и, тем не менее, его смерть стала для нас ударом, - говорила Филиппа, провожая Марка вглубь дома.
- Утрата тяжела, но сейчас он в лучшем из миров, - только и смог произнести Марк, он всегда был силен в теософских диспутах и умел найти нужные слова, но не сейчас с миг нахлынувших воспоминаний.
Филиппа продолжала что-то говорить, Марк слушал и сочувствовал, но мыслями он был далеко. Говорят, что ностальгируют люди не удовлетворенные своим настоящим, но это не так как бы ни было хорошо сейчас, все иногда хотят вернутся в то время, когда было легко и беззаботно, а самой большой проблемой считалась разбитая коленка.
Похороны были назначены на завтра. Родерик лежал в открытом гробу, Марк-Декард бесстрастно заглянул в мертвое лицо. Он давно не видел этого человека и нельзя сказать, что их что-то связывало, но именно в этот миг клирик особенно остро ощутил собственну смертность.
Декарда никогда до этого не посещал страх смерти, но внезапно он ощутил страх, нет, не перед физической кончиной, страх не успеть чего то сделать. «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу…» - произнес про себя Марк и успокоился. Произнес это еще раз, вслух, и поднял задумчивый взгляд, как раз на бесшумно вошедшую в комнату Офелию.
Филиппа поджала губы и молча кивнула в ответ на реплику, а вошедшая девушка потупила взгляд. Декард никогда не видел сапфиров, но он думал, что они будут сверкать менее ярко, чем ясно-синие глаза этой девушки, из-под приопущеных век, так не похожие на тусклый, болотистый взгляд ее матери.
- Поговори с дочерью, - тихо произнесла Филиппа Марку на ухо, взяв его под локоть. – Мне кажется, она очень тяжело перенесла утрату отца.
Марк понимающе кивнул и еще раз мельком взглянул изподлобъя на ту, которую помнил еще ребенком, таким же бойким и беззаботным как он сам. Она очень изменилась. Никакая одежда сейчас уже не могла скрыть ее красоты. Затянутая в платье глубокого черного цвета, не оставлявшее открытым ни запястье, ни, Боже упаси, щиколотки, ни шеи и волос, она все равно была красавицей, и сперва показалась Декарду сошедшим с небес Ангелом; но секунду спустя наваждение развеялось и он снова видел перед собой Офелию, человека которого знал долгие годы и, как казалось сейчас, не знал вовсе. Филиппа развела руки, открытой ладонью указав вслед вышедшей из помещения Офелии.
Вслед за ней Марк вышел во внутренний сад, где когда-то играли детьми. Маленький уголок природы, окруженный камнем с четырех сторон, он создавал атмосферу доверия и уюта. Все еще слегка моросило, что, впрочем, не смущало ни Марка, ни Офелию. Сквозь постепенно редеющие облака уже начинали проклевываться звезды. Декард боялся начать разговор первым. Чуть ли не в первый раз в жизни он не находил что сказать. Испытывал крайнее чувство растерянности, а именно, полное отсутствие понимания собственного места в ситуации.
Марк взглянул в небо и вдохнул свежий, прохладный воздух, вышедший их легких в виде облачка пара.
- Он ведь где-то там, - раздался голос, разлившийся по душе Декарда божественным нектаром. – Там ведь ему лучше, чем здесь, да, Марк… То есть отец Марк.
Красивый голос дрогнул несколько раз, заставив сердце Марка-Декарда тягостно сжаться то ли от жалости, то ли от мечты по несбыточному.
- И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста для мужа своего. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов... Улица города - чистое золото, как прозрачное стекло. Ворота его не будут запираться днём, а ночи там не будет. Среди улицы его и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева - для исцеления народов. И ничего не будет проклятого; но престол Бога и Агнца будет в нём, и рабы Его будут служить Ему. И узрят лицо Его, и имя Его будет на челах их. И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков, - продекламировал на память Марк, глядя на то как Офелия, Лия, смахивает жемчужные слезы со щеки.
Губы, по сравнению с которыми еще не отцветшие розы в саду казались бледными, посетила легкая грустная усмешка.
- Как-то неправдоподобно звучит, не похоже на Рай, уж слишком по-человечески.
- Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог в Раю, любящим Его, - произнес Марк.
- Смотрю у тебя на все готов ответ, - сказала Офелия, роняя очередную слезу. – Может это эгоистично, но мне плохо без него. Вначале нас покинул твой отец, потом сам ты, Марк, ушел. И не говори, что ты был рядом, на самом деле не был, теперь папа… Он был такой.
Марк чуть не заскрипел зубами. В нем боролись выдержанность и простой порыв обнять бедную, испуганную девочку, прижать к груди, успокоить. Руки его задрожали, а на глаза навернулись слезы. Марк-Декард немо открыл рот, он хотел произнести: «Я учился, у меня было мало времени, но я не переставал думать о вас…» - но слова застряли у него в горле, поэтому он поправил воротник и неожиданно даже для себя произнес:
- Когда я уходил, я думал, что обрету что-то важное, но теперь мне кажется, что я потерял кое-что важное…
- Ты жалеешь? – спросила Офелия.
- Я…
Через пол часа, дав обещание прийти на похороны, Марк-Декард ушел.
В день похорон опять было пасмурно. Пронзительный ветер все норовил сорвать листву с деревьев, трепал волосы и рвал одежду.
Предстоящий скорбный обряд ничуть не смущал Марка-Декарда. «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу…», - повторил он еще раз про себя. Молодой священник шел широким шагом, осторожно переступая через лужи, полумеханически раздавал благословения. Мысли его были заняты одной… Когда пелену его размышлений разорвало приветствие.
- Мир тебе, брат Марк, - это был инквизитор Антоний, рядом с ним переминались двое крепких послушников из прихода Городского Порядка.
- Мир тебе, брат Антоний, - ответил на приветствие Декард и замер.
- Брат, мне не хотелось бы тебя беспокоить, но, возможно, ты сам сочтешь нужным пронаблюдать или вмешаться, - заговорил Антоний.
- Конечно, брат, доверь мне, что тебя тревожит. Позволь мне помочь, чем смогу, - произнес Марк, втайне надеясь, что Антоний откажется от помощи.
- Понимаешь, Марк, - инквизитор изменил тон беседы. – Там бард. Это такие, кто на лютнях играют, песни всякие нечистые, а коли он прислужник адский, присмотришь?
Марк-Декард скептически осмотрел двух крепких послушников и растерянного инквизитора.
- Почту за честь брат.
Когда Марк, Антоний и послушники бесшумно вошли в харчевню там тихо раздавались струнные переборы, и чей-то тихий голос пел о плотской любви. В углу устроился некий молодой человек, который любовно стискал в руках лютню и полуприкрыв глаза тихо пел, но тем не менее слышно было его всюду. Антоний и послушники направились к нему, а Декард обвел взглядом помещение. Люди не возмутились «песням змия», а некоторые, как показалось Марку, благоговейно внимали сему низменному пению, отверзающему душу от помыслов о Боге и ввергающему в пучину мирских страстей.
Молодой священник уж собирался было возмутится, когда припомнил слова епископа: «Человек слаб и то был момент слабости. Но ведь нам дана сила бороться с искушениями,» - и промолчал, сосредоточившись на беседе Антония, щелкая четками и повторяя про себя молитву.
- Бес ты или просто душа заблудшая, - обратился к барду Антоний.
Тот поднял на инквизитора ясные непонимающие голубые глаза, петь прекратил и приглушил струны рукой.
- В чем я повинен, отче? – спросил бард.
Казалось, на секунду Антоний растерялся, формулируя свое обвинение.
- Почем людей праведных песнями низменными смущаешь, разврату и похоти потакающими? Или неведомо тебе, что не приемлемо музыцирование любое, окроме песен церковных?
На этот раз была очередь барда смутится.
- Знал я, что попал в город странный, но не на столько же, - тихо пробормотал он и сказал громко. – Прошу прощения, в таком случае, примите мои извинения, разрешите откланяться.
Пришелец с лютней отвесил поклон и собирался обойти инквизитора с сопровождением стороной, когда один из послушников взял его за руку, чуть выше локтя.
- Постой, мирянин, - почти шепотом произнес Антоний. – Сопроводи нас в церковь, где за грехи свои помолишься, да и докажешь, что зла не затевал.
- Я никуда не пойду, - ответил бард. – Я ничего не сделал.
- А коли ты бес? – почти угрожающие произнес инквизитор.
- Какой бес? Вы что, с ума посходили! – воскликнул музыкант, вырывая руку.
- Держи его! – крикнул Антоний.
Народ бывший в харчевне рванул в стороны от завязавшейся потасовки. Сам бард рванул в сторону от послушника, нырнул под его не очень умелый удар, подсек ногу и толкнул на инквизитора, отпрыгнул от подскочившего второго послушника, схватил со стола кружку и заехал ею наседавшему по голове.
Парень из прихода Городского Порядка рухнул на пол, в падении стукнулся головой об угол стола и обмяк. Из-под его головы начала растекаться лужа крови.
Бард перевернул на, еще не успевших подняться, инквизитора и послушника стол и только тут заметил, что натворил, сперва, собрался кинуться к распростертому телу, но через секунду испугано отскочил и понесся к выходу.
«Господи позволь мне стать орудием твоим,
Что бы во мраке светить,
Туда где рознь – нести единение,
Где обида – принести смирение,
Где сомнение – укрепить веру,
Отчаявшимся – дать надежду,
В ненависти посеять любовь», - а с губ Марка-Декарда уже сорвалась молитва. Как только последнее слово отзвучало, всем присутствующим показалось, что воздух заледенел, стал кристально чистым и прозрачным, прозвучал беззвучный гром и бегущий бард замер на месте, будто этим громом и пораженный. А Марк широким шагом подошел к лежащему в луже крови телу, сложил ладони одна на другую, положил их послушнику на голову и зашептал слова молитвы:
«Боже об этих милостях молю я!
Ибо отдавая мы обретаем,
Забывая себя – себя находим,
Прощая других – получаем прощение,
Умирая – воскресаем».
Через пару секунд ресницы бесчувственно лежащего человека дрогнули, и он открыл глаза, встал, тряхнул головой, пошатнулся и сел на стул, чудом не перевернутый в потасовке. Марк сочувственно и ободряюще похлопал его по плечу, помог Антонию и другому послушнику выбраться из-под завала и подошел к барду. Щелкнул того по носу и музыкант задвигался, в остекленевшие глаза вернулась жизнь, и он сразу же рухнул наземь, заворочался на полу, с трудом поднялся, Декард не стал ему мешать.
Бард пошатнулся, едва не упал, Марк поддержал его за локоть. Музыкант обернулся на все еще ошарашено трясущего головой послушника, который еще недавно лежал то ли мертвый, то ли при смерти, не обращая внимания на второго несколько разозленного послушника и инквизитора, растерянно отряхивающего одежду; вырвал локоть из рук Марка-Декарда и, пошатываясь и едва не падая, подбежал к исцеленному, взял его голову в руки и принялся внимательно разглядывать:
- Как, как же… - бормотал он. – Он же…
Молодой священник подошел и молча положил ему руку на плечо:
- Все в порядке, сын мой, - Марк взял покровительственный тон, видя благоговение и крайнее изумление в глазах пришельца. – Ступай с этими людьми, ничего тебе не сделают.
Бард кивнул, спокойно позволил послушнику взять его под руку, инквизитор помог другому подняться со стула и обернулся к Марку:
- Благодарю тебя, Марк.
- Не за что, брат Антоний, на все воля Божья, - ответил Декард и вышел под пасмурное небо.
Все-таки Марк опоздал на церемонию погребения. Когда он подошел гроб был уже опущен в вырытую могилу и падре Антонио почти закончил свою речь. Декард бесшумно подошел и стал среди гостей.
Филиппа всплакнула в последний раз над гробом и бросила горсть земли, гости проходили мимо, отдавая последнюю дань умершему. Марк тоже взял комок земли и размял его в ладони, посмотрел на нее внимательно и бросил.
Офелия и Филиппа молча ждали, пока лопаты закончат ту работу, которую начали руки родственников и знакомых. Все разошлись, а Марк-Декард все еще молча стоял и ждал позади двух женщин. И небо разразилось слезами. Плотной стеной на землю упал ливень.
Офелия развернулась и пошла прочь, а Филиппа осталась стоять. Марк застыл на пару мгновений и ушел вслед за девушкой.
Он нагнал ее недалеко от выхода с кладбища и молча пристроился рядом. Долгое время единственным разговором было шуршание капель дождя. Все так же молча, они подошли к дому Офелия открыла дверь и вошла внутрь. Марк все еще смотрел ей вслед, стоя в струях дождя, когда девушка обернулась и произнесла:
- Зайди, обсохни, ты же весь промок.
Марк переступил порог и растерянно остановился, оглядываясь по сторонам:
- Чего стоишь, раздевайся, мы тебя высушим, - произнесла Офелия, покраснела и добавила. – Ну, не совсем раздевайся.
Декард молча снял сутану, оставшись в белой рубашке, штанах и сапогах.
- Садись ближе к огню, Марк, - раздался голос Офелии.
…
- Меня просто отпустили, вначале долго говорили, расспрашивали, а потом отпустили, и даже позволили остановиться тут, - бард обвел рукой скромную келью.
Барда звали Брэнд и был он странствующим поэтом.
Марк улыбнулся в ответ и кивнул.
- Что это за город такой, в котором хватают за песни и прощают за убийство, - Брэнд сглотнул. – За драку, я хотел сказать, он ведь жив.
Бард обвел глазами келью, взгляд скользнул по Марку-Декарду и внезапно голос менестреля сорвался:
- Но он же был мертв! Парень был не жилец! Как, как на нем не осталось ни царапины! Этого не может быть!
Марк снова пожал плечами, и по его лицу проскользнула легкая полуулыбка:
- Неисповедимы пути Господни.
- Ага, у Вас на все, похоже, один ответ, - буркнул бард.
- Не следует множить сущее без необходимости, - все с той же полуулыбкой ответил Марк.
- Что за ответы загадками, цитатами, недоговоренностями, - все недоумевал Брэнд. – Вы вообще говорите человеческим языком?
- Я просто хотел сказать, что то, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего, - ответил Марк. – Вы привыкните, если задержитесь.
- Задержусь, - задумчиво проговорил поэт. – Я даже не знаю где я, город ваш окружен туманом и набрел я на него случайно, заслышав звон колоколов, он не похож ни на что, с чем я сталкивался. Вы живете по иным законам, даже иной морали, там мир… он иной… Я еще не понимаю…
- Вы правы, - произнес Марк. – Вы попали в Город. Сколько я себя помню, к добру или к худу, туман всегда окружал его предместья, наши сады всегда давали богатые урожаи, а люди всегда были набожными. Можно сказать, это основа нашего общества.
- Как будто, я попал в Чистилище, - тихо сказал Брэнд.
- Может так оно и есть, - ответил Декард. – Неисповедимы пути Господни.
- Черт побери, - процедил бард.
- Не поминайте имя нечистого, - оборвал его Марк-Декард. – Этот грех гораздо страшнее, ем все то, что вы могли здесь совершить.
Марк молча отворил дверь и вошел, не стуча. Ноги мягко ступали по ковру, и Офелия не услышала его шаг. Декард коснулся ее плеча, девушка не вздрогнула и обернулась, и сразу же бросилась Марку на шею. Тот, сперва, подался навстречу, а потом будто опомнился, отстранился и спросил:
- Где твоя мать?
- На кладбище, - тихо ответила Офелия. – С отцом…
Марк, уже не стесняясь, прижал ее крепко к груди.
- То, о чем мы вчера говорили… Давай убежим, - произнес он.
Офелии подняла на него ясные синие глаза.
- Ты правда хочешь?
- Я не знаю. Там нас ничто не будет стеснять, там другой мир, я слышал, - Марк поднял взгляд, будто глядя сквозь потолок в небо. – Но здесь, то чем я рос, во что я верю.
- Разве то, что происходит, не противоречит тому, во что ты веришь? – спросила девушка.
- Я, я не знаю, - Марк запнулся.
- И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь», - закончил молитву молодой священники встал с колен.
Марк-Декард проснулся бодрым, никогда прежде он не спал столь крепко. Его совершенно не терзали мысли и сомнения, впервые за долгое время все было на своих местах. Ощущение это продолжалось минут пятнадцать, пока в голову не закрался вопрос: почему я не могу об этом никому рассказать? Что неправильно правило или поступок?
Весь опыт говорил Декарду, что поступок, но чувства безостановочно шептали Марку что правило. Клирик ждал ответа от Бога но, либо тот безмолвствовал, либо Марк был недостаточнее чуток, что бы его услышать.
И никогда ранее Декарду не был так необходим совет старшего, и никогда Марк столь отчаянно не уверял себя, что стоит молчать. Потому что знал ответ и еще ночь назад сам ответил бы так, но не сегодня.
Сегодня Марк-Декард чувствовал себя среди мирян несколько иначе, нет, ему вовсе не казалось, что он ловит на себе посторонние взгляды, он чувствовал себя другим, новым… Счастливым. Он не прислушивался, как вера шепчет в его ближних, но видел и слышал. Марк встал на колени и впервые за долгое время не разделил чужую духовную трапезу, а будто дал всем отведать своей. В слова молитвы он вложил все то переполнявшее его счастье, на время забыв о страхах и опасениях, и почувствовал свет и тепло. Когда Декард открыл глаза, свет и тепло не исчезли, они заливали серый зал, но не заставляли людей щурится, а, наоборот, призывая их пошире распахнуть глаза.
Постепенно со словами молитвы свет стух и исчез, Марк чувствовал себя опустошенным, но радостным. Ни один человек сегодня не вышел из храма Божьего хворым или ущербным. Произошедшее ничуть не испугало и не удивило Декарда, внезапно он понял, что всегда знал, что только так и должно быть.
Марк стоял под сводами собора и мысленно подобравшись, едал то, чего ранее не совершал никогда – он планировал ход беседы. Наверное, поэтому он и не заметил, как подошел епископ. Декард не вздрогнул, когда его плеча коснулась старческая рука.
- Что тебя заботит, брат, - пошелестел епископ.
Марк повернулся, опустился на колено и коснулся кубами дзимарры Луки, поднял глаза и произнес:
- Это сложно сказать в двух словах, владыка, но я очень хотел побеседовать о понимании людьми божественной любви, и… - Декард не договорил.
- Встань, Брат Марк, - проговорил епископ. – Это очень важный разговор, о не терпит спешки, да и времени у нас достаточно.
Они опять беседовали в саду. Почему величие созданное Господом, заставляя благоговеть, тем не менее, не унижает голос человека до шепота, в отличие от величия созданного человеком во имя Господа?
- И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле, - процитировал Марк.
- Все верно, брат Марк. И ты полагаешь, что некоторые люди пренебрегают Божественными заветами? - спросил Лука, не оборачиваясь.
- Нет, нет… - произнес Марк. – Договоренность с Адамом была расторгнута и были заключены другие, с иными пророками, с другими заповедями, но…
- Да, можно подумать, что люди, в частности священники, нарушают заповедь, не оставляя потомства, но это не совсем так, наше потомство – наша паства, ведь есть люди которые не могут иметь детей, что же они сразу – грешники? Да, люди плодятся и размножаются, но значит ли, что это должен делать каждый?
- Да, вы правы, - Марк задумался. – Но что-то все же не дает мне покоя, будто что-то мы упускаем из виду…
- Бог есть любовь, - тихо и, казалось бы, грустно произнес епископ Лука. – Но что люди понимают под любовью? «Явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнувши нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам».
- Дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы через них соделались причастниками Божеского естества, - цитатой на цитату ответил Марк. – Но что, если мы не правы? Ведь мы можем ошибаться?!
- Никто не застрахован от ошибок, Марк! – епископ прищурился. – Вот ты сегодня совершил большое чудо. Все видели, как сегодня ты лучился, Марк. Хочу тебе кое-что рассказать. Как ты знаешь, иногда Бог снисходит до ответа на наши скромные молитвы. Благодаря вере. И люди получают воздаяние, за праведные дела иль за прегрешения. Например, помнишь Логина, он прозрел, ибо был искренен и предан, ничего не требовал и открыл сердце для Господа. И церковь ему в этом помогла.
А сегодня вышли исцеленными все, но благодаря их ли вере, Марк, или твоей? Каждый ли получил по заслугам или нет, больше, сверх веры своей?
Марк собрался было что-то произнести, но Лука вскинул руку в предостерегающем жесте:
- Не торопись с ответом, Марк.
- Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками, - тихо произнес Марк. - Посему... будучи оправданы Кровию Его, спасемся Им от гнева.
- Уж не собираешься ли ты взять на себя роль Христа? - шутливо произнес епископ, но за этими словами Декарду послышалась угроза.
Марк промолчал.
- Я тебе кое-что расскажу. Хотя нет, брат, не расскажу, - епископ на секунду замолчал и потом с усилием продолжил. – Исповедаюсь. Да, я епископ, исповедаюсь тебе, Брат Марк. Я согрешил. Это было давно. Мы давали обеты, и я нарушил… Я был с женщиной, Марк. И… потом я совершил большое чудо. Прямо как ты. Но потом я понял свою ошибку, это было не от Бога. Я раскаялся…
Декард пораженно слушал тихое повествование Луки и был слегка напуган.
- Поэтому, Марк, - продолжил владыка и взял священника за локоть, его серые, выцветшие глаза, казалось, заглядывали в душу. – Если тебе есть в чем покаяться, не поздно...
- Мне не в чем каяться, - твердо произнес Марк, глядя изподлобъя в глаза епископа, и высвободил руку из его пальцев. – Меня ждет паства.
- Знаешь, Марк, - тихо произнес Брэнд. – Люди готовы простить обиду, могут простить предательство, могут извинить убийство… Единственное чего люди не прощают, это когда топчут их веру.
- Каждому воздастся по вере его… - ответил Марк.
- Со мной говорили и Антоний и Его Преосвященство Лука. И иногда мне кажется, что я начинаю понимать. Знаешь, я ушел в поисках впечатлений и приключений. Но ваш Город это первая загадка, которую я не могу разгадать.
Марк понимающе улыбнулся, но в глубине его глаз бард рассмотрел отсутствие и собственный конфликт.
- Я верю вам, мне кажется, что и во мне есть эта вера. Да я христианин, но, глядя на вас, я понимаю, что тоже могу таким стать…
Марк глядел в лицо поэта и сравнивал его с тем, которое увидел впервые. Так ли ему казалось или на самом деле стал он бледнее, ярко-красная некогда рубаха потускнела, на кожаном жилете образовался несмываемый слой въевшейся серой пыли, пропал задорный блеск из глаз.
- Это твой выбор. Свобода выбора – основа нашей религии. Адам, Моисей, Иисус они сделали сой выбор, как и Иуда и Каин… Небесное воздаяние ждет каждого из нас, но его малейшую частицу мы можем видеть и на земле.
Брэнд заметил, что голос священника будто отсутствует.
- Я всегда думал, что человек в первую очередь должен быть верен себе и своим чувствам и только потом – убеждениям, принципам и нормам, но теперь, глядя на вас…
Бард не договорил, Марк встал, а в глазах его светилось решение.
Широким шагом Марк-Декард несся по улицам, не обращая внимания на летящую из-под ног грязь, не глядя на скульптуры облепившие дома – адских монстров мучающих грешников - внизу, земной жизни – посередине, и ангелов – вверху. Как ни странно, чем выше – тем меньше скульптур и выходило, что почти все стены города заполонили злобные монстры, готовые в любой момент утащить человека в ад, игнорировал клирик и величественные фигуры пророков, гневных или предостерегающих.
Не забежать ли к матери, не рассказать ли все? Пришло Марку в голову. Нет. Сперва решение.
Тяжело дыша, он подбежал к двери и не сразу заметил, что она открыта нараспашку. Несколько послушников, пара инквизиторов в серых балахонах, и епископ Лука.
Лука обернулся, глядя на вошедшего. В один миг Марк понял все:
- Так тебе не в чем каяться, сын мой?! – почти шепотом спросил Лука, пренебрегая обращением меду равными, «брат».
Послушники в сопровождении инквизиторов вывели женщин. Филиппа покорно шла, опустив взгляд в пол, Офелия озиралась по сторонам и испуганно вздрагивала. Марку очень хотелось ее защитить, но он понимал, что сейчас бессилен, руки его невольно сжимались в кулаки и костяшки на пальцах побелели.
Епископ, не оборачиваясь к задержанным, а, глядя исключительно Марку в глаза, произнес:
- Обвинение: «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел». Покайтесь грешники! – произнес он последнюю фразу, уже оборачиваясь.
- Это я! Я! – закричала Филиппа. – Каюсь!
- Это так дочь моя? Она говорит правду? – спросил Лука вначале Офелию, а потом оглянулся на Марка. – Уведите ее.
Марк бросил взгляд на Офелию, в ее глазах плескалось отчаяние, в его – ужас. Филиппа покорно шла за инквизиторами.
- У тебя будет время раскаяться, брат, - почти прошептал Декарду Лука, положив руку на плечо, и вышел.
Марку-Декарду казалось, что невидимая рука тащит его за епископом, он шел за скорбной процессией, сперва пятясь и с отчаянием глядя на плачущую Офелию. Все свои силы он приложил что бы удержать свои слезы.
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, - Марк-Декард стоял на коленях и истово молился.
Он пытался отрешиться от мирского, гнал мысли из головы. Не думать! Не думать! Но те настырно лезли. Мысли, образы, воспоминания…
- Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; - губы Марка-Декарда повторяли с детства заученные слова, к которым возвращается всякий, когда горе или отчаяние скрывают все остальное. И в голову приходил образ другой молитвы.
- И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь», - закончил молитву молодой священники встал с колен.
Марк-Декард подошел к стене и коснулся длинными, бледными холодными пальцами шершавого серого камня, закрыл глаза и повторил: «Аминь!».
Бежать, бежать быстрее, далее от того места, казавшегося священным, ныне захлестнутым безумием.
Марк боялся доставать из глубин памяти те события, что подтолкнули его к этому решению. И в тот раз Марк оказался в своей келье, но дверь не была заперта ни словом, ни замком, его удерживало нечто иное. Священник так же молился, но мысли его путались, а слова сбивались. Впервые Марк боялся. Не за себя, даже ни за кого-то другого, он боялся, что может произойти непоправимое, и он, он, и никто иной, будет в этом виноват.
«Успокойся! - одернул он себя. – Филиппе ничто не грозит, она невиновна, а Бог не карает невиновных, и даже если она признала вину перед мирским судом, это ничего не значит в глазах Бога, ибо он всеведущ…».
Пожалуй, только эти мысли позволили Марку забыться беспокойным, прерывистым сном с кошмарами, который принес не отдых и успокоение, но новые муки. Проснулся он рано. Солнечные лучи едва начали пробиваться сквозь единственное маленькое окошко в верху стены аскетичной кельи.
Декард открыл глаза и продолжил лежать без единого побуждения к действию. Около полудня за ним зашли. Не произнося ни слова, Марк поднялся и последовал за братом по вере.
Все было приготовлено для аутодафе. Дрова разложены под столбом и готовы заняться от первого же языка пламени. Марк не замечал хода времени, он не заметил, как собрались люди, до него не долетал гомон, он не слышал и не видел ничего вокруг себя, уходя во внутреннюю молитву.
Когда его сознание вернулось из заоблачных высей, Филиппу уже вывели. Декард слышал, как епископ Лука провозглашал речь, каленым железом клеймил грехи и пороки, как охнули друзья и знакомые, узнав ту, что подводили к столбу, молча, проглотив обвинения в которые мало кто поверил.
Филиппу привязали к столбу. Голос Луки гремел над толпой, но для Марка его губы разверзались беззвучно. И когда все упали на колени в сломах молитвы стоять остались трое. Филиппа – привязанная к столбу, затаившийся у дальнего конца площади Брэнд и Марк.
Смиренно опустившийся на колени Лука слегка повернул голову, так что Марк смог увидеть лишь один скошенный на него глаз. Молодой священник так и не понял, что он увидел в нем: ненависть, любовь, сочувствие, озлобленность?
Этого не может быть, она невиновна, думал Марк. Но вспыхнула молния и дрова занялись. Этого не может быть, думал Марк, когда Филиппа кричала на костре. Марк не зная себя, не веря в происходящее оглянулся. Все кто был на площади стояли на коленях и молились, опущенные головы, выгнутые спины в одноцветных, грязноватых серых одеяниях, невозможно различить ни единого человека в толпе. Декард не знал, то ли это нарисовало его воображение, но он увидел призрачный силуэт поникшего всадника, тут же растворившийся позади толпы. И видел он Брэнда горько отвернувшегося, от казавшегося ему утопичным города и уходящим прочь отсюда по главной улице.
И Марк знал, что бард не вернется.
Еще Марк вспоминал последний его разговор с Лукой. С Человеком пред которым Декард некогда преклонялся, которого считал образцом смирения, благочестия и справедливости.
Епископ вошел в его келью, где Марк ничуть того не стыдясь плакал, он закрыл лицо свое руками, утирал слезы и не мог разогнуться или же подняться с колен.
- Утешься, сын мой, - прозвучал тихий голос епископа.
Слезы Марка разом усохли, а рыдания унялись, но отнюдь не от слов Луки.
- Ты должен знать… Всякий… Всякий не безгрешен, - начал свою тихую исповедь Лука. – Я тоже когда-то поддался искушению.
Епископ помолчал и продолжил:
- Я… - медленно проговорил он. – Тогда. Я нарушил обет.
И после этого заглянул своими серыми бесцветными глазами в глаза, в самую душу Марка:
- Я был не прав, - сталью зазвенел его голос. – И ты не прав.
Марк не отвел взгляда. Ему было плевать на правоту.
- И еще, поползли слухи, после инцидента… Твоей матери стало плохо, она столько лет знакома с Филиппой… Не волнуйся о ней заботятся.
Больше не произнеся ни слова, Лука скрипнул дверью и удалился.
Марк касался подушками пальцев стен и молился.
Шепот отражался от стен и разливался по комнате, возвращаясь снова и снова чужим голосом, многократно множась в сознании, вязкой пеленой оплетая комнату, расползаясь по стене. Аминь!
Марк не сразу заметил, что внезапно подушечки его пальцев ощутили, вернее не ощутили шершавого камня стены, Декард поднял глаза и увидел как стена, способна простоять века, кладка толщиной в человечески рост послушно обрушилась, и обломки беззвучно устлали зеленую траву внутреннего двора.
Священник пощупал пустоту перед собой и ступил в пролом. Он отнюдь не грохнулся вниз на камни, а плавно, словно подхваченный чьими-то заботливыми руками спланировал на землю. Приземлился на колени, встал, отряхнул сутану, несмотря на то, что пыль к ней не пристала. На дворе стояла ночь. Тихая и лунная, воздух был бездвижен. И пошел, ничуть не сомневаясь в правильности дороги.
Марк-Декард шел, не скрываясь и не боясь, словно знал, что его не встретят и не остановят. И, тем не менее, сердце предательски екнуло, когда в противоположном конце коридора появился послушник, но он прошел мимо, словно и, не замечая молодого священника, не останавливая на нем взгляда, не видя, словно того и не было вовсе.
Декард остановился у тяжелой, плотно пригнанной двери и толкнул ее. Она бесшумно отворилась, будто и не была заперта.
Марк не знал, ждала ли его Офелия, почувствовав приближение, или просто не спала, но собралась она быстро. И молча, словно, тот покров, что скрывал беглецов, могли разрушить слова вслух. Девушке и молодому священнику хватило одних взглядов. Декард взял маленькие и нежные руки девушки в свои такие же мягкие ладони, будучи послушником, Марк вовсе не чурался работой, но уже давно не занимался физическим трудом, и успокаивающе сжал, совсем слегка. И не отпуская одной руки, повел девушку за собой.
Камень не стучал под каблуками беглецов, одежда не смела шелестеть, а двери - скрипеть, чужие взгляды скользили по паре не замечая…
Не замечая земли под ногами, юная девушка и молодой священник спешили прочь от города, принесшего им столько горя. Они оставляли прошлое позади себя. Серы тяжелые стены с чудовищными барельефами и величественными статуями святых, высокие своды и купола и звон колокола.
Многим в юности будущее представляется туманным. Туман, вечно окружающий город принял в себя Марка-Декарда и Офелию, покровительственно укрыв их от чужих глаз.
- Марк, мы… - произнесла девушка, и туман гулко разнес слова, утопив их словно в вате.
Декард приложил палец к губам и некоторое время молодые люди брели молча. Густой как молоко туман клубился вокруг, путая органы чувств, пропитывая одежду, сомкнувшись позади беглецов, смутными очертаниями размыв позади них город.
Вначале Марк-Декард и Офелия бежали, потом быстро шли, все замедляя шаг, пока не остановились.
- Ушли, - прошептал он.
Девушка испуганно подняла глаза.
- И куда мы теперь?
- Вперед, - просто ответил Марк.
И он побрели в туман. Осуществив побег глубокой ночью, они проблуждали до самого рассвета, однако поднимавшееся над горизонтом солнце вовсе не собиралось разгонять туман.
- Сколько же мы будем плутать? – спросила Офелия.
Марк не ответил. Он приложил палец к губам и прислушался. Он слышал или же ему казалось, что он слышал, колокольный звон. Декард счел это добрым предзнаменованием, Бог указывал им путь.
Схватив девушку за руку, молодой священник заторопился сквозь туман, на звук колокола, чудом не спотыкаясь в плотном молоке взвешенной в воздухе воды. И вот они разорвали плотную пелену вязкого тумана, и в лучах рождающегося дня пред ними предстал Город.
Офелия еще не совсем поняв, что произошло оглядывалась. А Марк-Декард упал на колени в пыль и едва не заплакал.
- «Брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся», - услышал Марк тихий голос. – Только я не вижу покаяния в глазах твоих, сын мой.
Серой фигурой, неразличимый в обманчивом сумеречном свете вперед вышел епископ Лука. Марк не ответил.
- Добро пожаловать в нашу скромную обитель, - добавил старик и, пресекая возможные возражения, позади Марка и Офелии из тумана вынырнуло несколько послушников.
Где-то внутри гнездилась пустота. Марка не гнели тяжкие мысли. Он не сомневался в правильности своих поступков, он знал, что никогда раньше не поступал правильнее. Он не боялся ни за себя, ни за Офелию, он смирился с будущим. Лука ясно обрисовал, что их ждет и что теперь ему не уйти. То, что его заботило сейчас – чужие заблуждения. Он хотел уйти, но ему не дали и теперь…
В окружавшей его духовной пустоте Декард возвращался к тому единственному дню, той единственной ночи, которую провел с человеком, ради которого теперь жил. Марк прикрыл глаза:
«- Зайди, обсохни, ты же весь промок, - услышал он.
Марк переступил порог и растерянно остановился, оглядываясь по сторонам:
- Чего стоишь, раздевайся, мы тебя высушим, - произнесла Офелия, покраснела и добавила. – Ну, не совсем раздевайся.
Декард молча снял сутану...
- Садись ближе к огню, Марк, - раздался голос Офелии.
…»
Никогда серые стены кельи не давили на Декарда так как сейчас. Он и не думал колотить в стены и кричать. Он молился. Молитва всегда его спасала. Прислонившись к холодной каменной стене.
Декард не сразу заметил, как его начинает кренить. Он разлепил сомкнутые, тяжелые веки и увидел, что пальцы его погрузились в каменную стену. По серому камню шла рябь как по воде, кругами растекаясь от увязших в стене пальцев. Не испытывая ни страха ни удивления, Марк оглянулся. И увидел себя. Его тело сидело позади, закрыв глаза. Марк попробовал коснуться себя, но рук прошла насквозь.
Если у того чем сейчас был Декард, были губы, то он, наверняка улыбнулся и нырнул в стену. Никогда еще Марк не видел мира в таких красках. Выныривая из стены, он видел, как иные неприметные люди расцветали веером разноцветных эмоций – зеленой точки, пурпурного гнева, пунцового стыда, горели пламенем веры, все эти фразы из фигуральных выражений стали вдруг для Марка реальными, а иные оставались серыми.
Декард заглянул в келью к Луке. Старик все еще сидел за работой. От Марка его словно укрывала серая пелена, похожую на плотную, накрывшую епископа, паутину. Казалось, он что-то почувствовал, заозирался.
Декард подошел и, надорвав паутину, заглянул Луке в глаза. Мир померк, и на секунду сознание бытия Марка заполнила такая картина. Епископ стоял перед матерью Марка-Декарда и что-то говорил, слов не было слышно, звуков вообще не было, но по пренебрежительному кивку головы было понятно, что женщина, если не сказала: «Вздор», а сказать такие слова епископу мало кто осмеливался, то уж точно не поверила. Тогда епископ наклонился и что-то прошептал на ухо матери Марка. Та побледнела и словно окаменела. Лука вышел, а Марк через его плечо видел, как мать хватается за сердце и тихо сидит в кресле.
Декарда снова выбросило в его эфемерное существование. Он покинул в задумчивости Луку и отправился на поиски той единственной, что значила для него больше жизни. Офелия спала. Марк нежно коснулся ее щеки своей призрачной рукой. Ресницы девушки дрогнули, и ясные синие глаза открылись.
Невидимым призраком молодой священник прошептал ее имя, и ему показалось, будто Офелия услышала. Декард прошел сквозь дверь и отпер ее с той стороны, вернулся и взял девушку за руку. Та послушно пошла за ним.
- Иди вперед, - шепнул он ей на ушко.
Марк кружил вокруг девушки, выискивая пути, заглядывая за углы, закрывая своими призрачными ладонями глаза встречным и затыкая уши. Они выбрались в город, прошли по улицам все еще покрытым утренней дымкой. Марк снова взял девушку за руку. И снова раннее утро. Улицы почти пусты…
На самой грани тумана Марк остановился и выпустил ладонь Офелии.
- Иди, - прошептал его призрак.
- Я не уйду без тебя! – ответила Лия, закусив губу.
- Иди, я тебя найду, обязательно, а пока у меня есть долг… - Марк не окончил фразы, но Офелия поняла и согласилась, она ступила в туман и, ускоряя шаг, пошла.
- Если встретишь Брэнда, барда, что гостил в нашем городе, назови мое имя, он поможет, я приду… - крикнул он вслед, девушка все удалялась, а Декард сам растворился в тумане и открыл глаза в своей келье-камере.
В это утро выпал первый снег. Густой и белый он вовсе не собирался таять. Облепил барельефы превратив страшное в смешное. Монстры в глазури, грешники под пуховым одеялом. Холод сковал коркой лужи и грязь, а снег накрыл грязь ковром.
Шутник ветер не только резво гонял по небу тучи, но еще облепил мокрой белой массой снега статуи. Вот некий пророк, гневно вздымающий руку в жесте гневном и величественном, получил тортом в лицо, именно так это теперь выглядело, а вот еще один – ныне аскет щеголял белоснежной мантией и снежной короной, невесть где, потеряв скипетр и державу…
А народ ждал, толпа ждала своего кровавого зрелища, свидетельствовавшего о величии их Бога. И жертву вывели на заклание. Марк-Декард вдохнул свежий морозный воздух и твердым шагом пошел к столбу. Сегодня ему снился сон. Выжженная равнина с растрескавшейся землей, одинокое могучее дерево где-то далеко на горизонте и гроза, гремевший гром и молнии, бившие в несгибаемое дерево…
Сперва, не разумея, что происходит, толпа взирала на одного из своих пастырей, ныне ставшего одним из отступников веры. Вышел Лука в литургическом одеянии, должном быть белым, но было оно серым. Епископ подошел к Марку и с болью в голосе произнес:
- Ты был мне как сын Марк, меня радует одно, твоя мать не увидит этого позора, она скончалась, - епископ не мог понять слушает ли его Декард, тот устремил взор в небо. – Ты судим не за то что полюбил женщину, не за то что предал церковь и меня… А за то, что возлюбило ее больше Бога.
Марк не стал говорить, что остался верен себе, не произнес ни слова о том, что рад что Офелия теперь далеко, не упомянул и о том, что знал о том что сталось с его матерью, не стал он говорить и о заблуждениях… Все так же глядя в небо, едва разлепив губы он прошептал:
- Бог есть любовь, - и толпа внезапно смолкла.
- Сегодня на суду Божьем один из нас. Многие знают его как своего пастыря и верного слугу Господа, но среди нас скрывался еретик! – то толпе прокатился тихий ропот.
- Нас разрешит суд божий! – обуздал толпу Лука. – Невинного Бог не покарает! Сей юноша погряз в ереси, грехе и пороке. Он предал Веру и Церковь – саму основу нашего существования. Он предал Бога, он предал вас.
По толпе опять прошелся ропот, уже воинственный.
- Изумительное и ужасное совершается в сей земле: Пророки пророчествуют ложь, и священники господствуют при посредстве их, и народ мой любит это! – раздался голос со столба.
- Лживы уста еретика! – ответил Лука. – Желает он смутить вас, усомниться в вере. Но поддадимся ли мы на козни Лукавого?
- Нет! – взревела толпа, но не вся.
- Народ грешный, народ, обременённый беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные... Ваши руки полны крови! - снова заговорил Марк. – Скольких несогласных с вами погубили вы на этом костре!?
По толпе опять пронесся возмущенный ропот.
- Не знает он, что говорит! – ответовал Лука. – Помолимся Богу о каре для грешника!
И первым стал на колени. За ним опустилась и толпа.
- Лучше помолитесь о спасении души! – ответил Марк-Декард и замолчал.
Молитва длилась, но еретик не желал гибнуть в гневе божьем, молнии не решались падать с пасмурного неба на столб.
- Чтож, – сказал Лука подымаясь. – Сегодня суд божий в руках человеческих!
И бросил факел в сложенный у столба перед дровами хворост, однако тот, промокший от талого снега, не желал заниматься. Тогда Лука полил хворост маслом, и костер вспыхнул ярко и жарко, на секунду Марк исчез в яркой вспышке, он продолжал глядеть в небо и что-то шептал, в эту же секунду закапал дождь, быстро превратившись в сплошную завесу, однако неспособный сбить ярко пылавшее пламя.
Однако упрямый еретик отказывался кричать от ужаса и боли.
- Пламя да не коснется невиновного! – провозгласил Марк-Декард, и верно, огонь не причинил ему видимых повреждений.
- Да падет кара Божья на тебя, отступник! – воскликнул Лука, подымаясь.
В этот момент с неба ударила молния. Прямо крест церкви тот вспыхнул и упал, поднимался ветер, гоня черные тучи.
Молившаяся толпа ниже прижала головы к земле и все быстрее шептала слова молитвы. В этот момент со звоном лопнули узы, удерживающие Марка-Декарда и тот невредимый сошел с костра.
- Бог покарает грешников и суд его вершится! – воскликнул он.
Буйный ветер уже срывал позолоту с храмов и черепицу с крыш, прошелся по улицам, валя людей. Ураганные порывы продолжали крепчать, ломая каменную кладку и выдирая деревья, поднимая людей…
- Да будет воля Твоя!!! – пронеслось над толпой.
И грянул гром.
Спаси нас Господи от тех, кто думает, что исполняет волю Твою.
Завтра будет лучше, чем сегодня!
И никогда не поздно верить в сон.
Есть надежда даже у того, кто обречен!
Нет границы меж добром и злом!
Маврик «Добро. Зло»
Если ты заметил, что твое мнение совпадает с мнением большинства, это верный признак того, что пора меняться.
У меня дом, хозяйство, полный сарай дерьмоедов на продажу... Что ж — пропадать всему?